Семён Данилюк - Константинов крест [сборник]
— И как отреагировал сын?
— Смолчал. Но так, что лучше б высказался. Прошелся по мне взглядом, будто наждаком. Не думала, что домашний ребенок, каким он мне казался, так умеет. Да и в фонд он, как я поняла, ни в какой не поверил. Если б не для детишек, сама б отказалась.
— После смерти Зиновия не пытались сыну об этих деньгах напомнить?
— С чего бы? — Елена удивилась. — Во-первых, это была воля Зиновия, а не сына. Если б посчитал нужным, завещал бы исполнить.
Заманский согласно кивнул, — и сам об этом подумал.
Елена поднялась, подняв тем и собеседника. Собралась выйти, но не смогла, слишком клокотало внутри.
— Как же так бывает! — простонала она. — Пять лет не живешь — пребываешь в безысходности. Вдруг — вспышка, озарение, провидение новой жизни. И тут же опять исчезает. А ты остаешься в своей унылости. Потому что к тебе с распахнутым сердцем и содранной кожей… А ты, почитающая себя за утонченную натуру, на поверку оказалась дура из дур.
В горле ее заклокотало. С усилием перевела дыхание. Приостановилась в дверях.
— Может, помните у Гёте знаменитое? Что было сначала — «слово» или «дело»? Так вот, слово и есть дело. Страшное по своим последствиям… Теперь с этим жить! Знаете, как Зиновий о себе острил? Дожитие мое! Вот и я отныне в дожитии.
Спохватившись, вытащила из сумочки визитку, положила на край стола. Коротко кивнув, вышла.
9.К коттеджу Плескачей Заманский подъехал к двум ночи.
Дом был темен. Лишь в холле верхнего, гостевого этажа угадывался приглушенный свет.
Зиновий был хорошим хозяином, — даже половицы под ногами не заскрипели. Потому на гостевой этаж Заманский поднялся незамеченным и неуслышанным.
Ася и Лёвушка, забравшись с ногами в одно кресло и тесно прижавшись друг к другу, склонились над планшетником. На журнальном столике стояла початая бутылка «Киндзмараули». При виде внезапно возникшего отца Аська отпрянула в сторону, Лёвушка змеиным движением вспрыгнул на подлокотник. Щеки обоих алели.
Аська первая взяла себя в руки.
— Ну, ты даешь, Зеленый, — скрывая смущение, она постучала по часикам. — В твоем возрасте по ночам отсыпаться надо, а не по трассе гонять.
— Иногда и проехаться небесполезно, — хмурый Заманский открыл бар, плеснул себе с полстакана виски, махнул залпом. Ася и Лёвушка озадаченно переглянулись.
— Ты не ложилась, волнуясь за меня? Теперь можешь ложиться, — предложил он дочери.
— Как скажете, — обиженная Аська вспорхнула из кресла. — Ужин, кстати, в гостиной. Два раза грела. Спрашивается, чего ради?
Начал подниматься Лёвушка.
— А ты задержись, — остановил его Заманский. — Разговор предстоит… Только с ним! — поторопил он дочь.
— Какие мы умеем прокурорские интонации подпускать, — Аська, презрительно пофыркивая, удалилась.
Лёвушка проводил взглядом покачивающиеся бедра, сглотнул.
— Дядя Вить! Вы не подумайте насчет Аси чего плохого…
— Почему сам не рассказал?! — резко перебил Заманский.
Лёвушка, всё понявший, съжился.
— Значит, всё-таки виделись с этой?
Лицо его, обычно по-детски доверчивое, приобрело неприятное, озлобленное выражение.
— Не знаю, что она вам наговорила. Но она стерва. Присосалась к папе из-за денег.
— Почему знаешь, что из-за денег?
— А из-за чего еще?! Холеная, вся из себя фифа. И — к старику! Просто так, что ли?
— Кем-кем, но стариком твой отец не был! — возразил Заманский.
— Так это каким вы его помните! А за последний год, — волосы пучками, щеки синюшные, обвисли, голос охрипший! И вдруг — здрасте, любовь! Ночью проснешься. А он не спит. Что-то бормочет возбужденно. Утром стихи мне читает. «Как думаешь, — ей понравится?» А мне? На мамины фото смотреть перестал. Будто и не было. Я папу сколько умолял. А он как зомбированный… Из-за нее наверняка и с собой покончил. Седьмого, накануне, из Москвы вернулся, белый весь.
— Почему не рассказал?! — упрямо повторил Заманский.
— Потому и не рассказал! — выкрикнул на нерве Лёвушка. Вспомнил об Аське, зажал рукой рот. Зашептал. — Не хотел, чтоб папино имя с грязью мешали. Так — умер и умер. Все знают, что тосковал по маме. Все сочувствуют. Вроде Тристана и Изольды. А если как на самом деле? Это ж позору на весь город. Втрескался в первую же подвернувшуюся сучку. Его и так в тургруппе знаете как называли? Крейзи Антиквар. Это папу-то! Мудрейшего из мудрых. Думаете, не больно? Но там хоть земляков не было. А если здесь дознаются, как машины к ногам кидал, лишь бы дала. От такого позора — самому в петлю впору.
— Мне надо было рассказать! — отчеканил Заманский. — Что за деньги отец собирался передать в детский онкологический фонд?
Лёвушка смешался.
— Ты знаешь про это? — поднажал Заманский.
— С него могло статься.
— Но ты знаешь?!
— Папа говорил, — неохотно подтвердил он.
— Ты же уверял, что все вещи на месте.
— Так и есть!
Заманский поцокал насмешливо.
— Да я правду говорю! — взмолился Лёвушка. — Папа упомянул только, что у него должны появиться деньги. А я не уточнял. Если начистоту, мы после Италии не очень общались. Всё больше стихи писал, — не удержался он. — До этого попросил у него пятьдесят тысяч долларов на дефицитный прибор. Я ж диссер не забрасывал. Не насовсем. В долг хотя бы! «Нету, — отвечает. — Всё в деле». И так сухо. Вроде, мое дело — не дело. А для этой аж лимон нашел! Мне потому и больно. Я, когда в Белёв уезжал, он накричал. Так кричал! — Лёвушка зажмурился.
— Хотя бы после смерти не пытался уточнить, о каких деньгах речь? Ведь где бы ни были, — это часть твоего наследства.
Лёвушка энергично замотал головой. Слишком энергично, на взгляд Заманского.
— Лёва! — решился он. — Ты ведь первым тогда в салон зашел, когда никого еще не было. Точно, что отец не оставил никакой записки? — подождал ответа, но не дождался. — Ладно, ступай спать. Скоро рассвет. А наутро у меня, похоже, много работы.
Повернулся выйти.
— Дядя Витя, — остановил его голос Лёвушки. — Прошу вас. Не надо никому насчет папы и этой… Пусть всё как есть.
— Спокойной ночи, — скупо пожелал Заманский.
Он уже знал, что сам до утра не заснет. Что-то в этой смерти не сходилось. Что-то брезжило совсем рядом. Вот-вот ухватишь. Только надо попробовать зайти с другой стороны. Перебрать заново факты, как перебирают в поисках причины поломки двигатель автомобиля.
Заманский всё лежал в темноте с закрытыми глазами, подложив руки под голову. Наконец задремал.
В семь утра, будто по звонку, глаза его распахнулись. Сомнения сложились в версию. Он вскочил и заходил по комнате, в нетерпении подгоняя стрелку будильника.
